Листая блокноты с беспорядочно зафиксированными эпизодами, казалось, безвозвратно канувших времен, поразился, сколь быстро наше общество ступило на путь повторения.
Монолог о зеркале
Студенческие годы, 1972–1976. Не обязательно было ехать в стройбат, чтобы заработать. Надо было наняться проводником в поезд. Лучше — в Заполярье. Там был сухой закон. Те, кто добывал никель, почему-то не имели права пить. И вот мы покупали три ящика водки по 4,12 за бутылку. А тамошняя цена была — червонец. Только подъезжаем к перрону, а нас уже встречают…
И по крохам тоже можно было насобирать… Стакан чая стоил 4 копейки. Ехать долго. Я никогда не считал, кто сколько берет. Сыплю в заварной бак соду, цветом она делает заварку аж черной. А потом прихожу в купе. «Чай пили?» — «Пили» — «Сколько стаканов?» — «Десять». И тут главный вопрос: «С сахаром?» — «Да» — «Тогда рубль за стакан!» Вместо четырех-то копеек. Мухлевал с бельем. Продавал по два-три раза одно и то же. Возьмешь простыню, встряхнешь, брызнешь на нее изо рта водичкой, и становится вроде бы крахмальной.
Я был брезглив: в вагоне два туалета, один я запирал лично для себя. Сам им пользовался. А пассажиры ходили в общий. Денег после поездки было — куры не клюют. Помню, стою в ресторане «Охотник» перед зеркалом и спрашиваю швейцара: «Сколько оно стоит? Заверни!»
Клеймо
Отец работал в Казахстане. Вместе с Кунаевым. Тот тогда был директором предприятия по добыче газа. Потом его сделали председателем Совмина республики. Отец чувствовал себя плохо. Пришел к Кунаеву и попросил, чтоб тот командировал в Москву. Поехал один, нас вызвал позже. Тогда невозможно было перемещаться по стране без командировочных бумаг и пропусков, это было запрещено. Все должны были сидеть на местах и быть подконтрольны. Только благодаря хлопотам отца и нас пропустили. Когда мы приехали, он уже лежал в больнице. Но комнату в коммуналке на Басманной получили. Пошел я в школу. В Казахстане учился на «пятерки», а здесь стал троечником. А что значит попасть в категорию троечников? Это значит, даже если ответил хорошо, все равно не поставят «четыре». На тебе клеймо. Тебе не верят. Потребовалось огромное усилие, чтобы переломить мнение о себе.
О многом стыдно вспоминать. Были на юбилейном вечере журнала «Смена» в актовом зале «Известий». Вел Афанасий Белов. Вечер затянулся. А в общежитие моим однокурсникам ехать далеко. И они намекают: нельзя ли переночевать у тебя? Я сделал вид, что не понял. Потому что нищета в нашей комнате была ужасающая.
В такси
На счетчике было рубль 43. Я дал два, жду. Водитель говорит: «Извините, у меня мелочи нет». Я говорю: «И у меня». Он: «Что же делать?» Я говорю: «Ладно, поищу, может, пятак завалялся». И наскребаю 31 копейку. Даю ему эту чешую, забираю свой рубль. И подытоживаю: «Считайте, вы дали мне на чай».
Как отмазывались
Что-то с подаренной бутылкой коньяка надо было делать.
— Позовем Володю, — предложила жена. — Хороший парень и нас подвозит, когда просим. И дядя его большая шишка.
Володя явился незамедлительно. Если речь шла о выпивке, не требовалось повторять приглашение дважды.
— Похвастаюсь, — сказал он и протянул мне газету. — Статья «Пьяный за рулем». Там в конце про меня.
Я прочитал последний абзац вслух: «…был остановлен возле ресторана в нетрезвом состоянии. Надолго лишился аморальный отщепенец водительских прав!»
Моя жена непроизвольно ойкнула:
— А как же нас будешь возить?
— Права здесь, при мне, — Володя хлопнул себя по нагрудному карману. — А как было дело? Вышел я из кабака «Россошь». Знаете, на Варшавке? Место известное, злачное, там всегда менты караулят. Я это знал, но поддатому море по колено. Всего-то и надо было машину за угол отогнать. За углом другая ждала. Приятель трезвый, он говорит: «Дай я за руль сяду». Но я не захотел: «Моя машина. В своей что хочешь делай, а это моя». Сразу мне на хвост сели. Сто метров проехал, хоп, догоняют на «Жигулях» — прижмись. И прямо за мной встают. А один вышел и перед бампером встал. Ни взад, ни вперед не двинуться. «Дуй в трубку. Плохо дуешь!» Ну, дунул хорошо — она аж фиолетовой сделалась. Повезли в отделение. Я по дороге менту говорю: «Вот тебе четвертак — отпусти». Отвечает: «Я бы рад, да общественники нас сегодня контролируют».
Володя закурил и продолжил:
— Общественники — это самое страшное: милитон деньги возьмет и отпустит, а эти — ни за что. Перед этим еще случай был. Задержали меня. Ну, под банкой. Не сильной, но градус есть. И к общественнику, инвалиду войны. И вот теперь опять общественность. Только молодежная. Комсомольский рейд за безопасность движения. Они милитону моему: «Почему акт не составляешь?» А он: «Не ваше дело». Я его предупредил, чтоб не составлял. Я бросился дядьке своему звонить: чтоб не арестовали права. У него в ГАИ схвачено. Говорит: «Поезжай в отделение». Я приехал, а дежурный в камере отсыпается. Привели меня к нему. Он глаза продрал, перегаром от него — как от Змея Горыныча: «Пятьдесят рублей». Я достаю. Он говорит: «Приходи завтра». Прихожу, он опять в камере. И опять в дымину. «Изменились, — говорит, — обстоятельства». Я спрашиваю: «Сколько?» — «Сто» — «Пожалуйста», — и считаю, что дешево отделался. У меня приятель тысячу заплатил, а ему права не вернули. Два года он тайком водил, переулками ездил. А тут и права на месте, и в газете написали — популярность…
— А не могут опять отобрать? Ведь в газете написано, — озаботилась моя жена.
— Не, права-то у меня, а не у них, значит, не арестовали.
Я открыл коньяк, ради которого его позвал. Мы чокнулись и пригубили. Володя пел соловьем:
— Еду в эту… Ну, за Голицыном… в «Иверию». В пополаме, Галка моя тоже. Глаза — вот здесь, вот сюда — он ткнул в свои обтянутые дубленой кожей скулы — сползли. Еду — ничего не вижу. Мимо поста ГАИ проезжаем, Галка им кричит: «Эй, лопухи, поехали с нами. Попьем вволю!» Они не реагируют. Везет нам, пьющим. В «Иверии» еще добавили. Едем назад — на Кутузовском останавливают. Я быстро зерно кофейное пожевал. Спрашиваю: «В чем дело?» — «Превысил скорость». Я обнаглел, скандалить стал, а сам едва на ногах держусь. Они говорят: «Ах, ты еще собачишься, «дырку» сделаем!». И пробили «дырку» в правах. Вернулся в машину. Галка интересуется: «Отобрали права?» — «Нет, только «дырку». — «Ах, тогда едем в «Аист». Обмывать «дырку». Поехали. В дупелину нарезались.
Я решил: нам тоже пристало выпить за его «дырку».
— Ты, Володь, просто счастливчик, — сказала моя жена.
— Я всем дядьке своему обязан. Он меня из дерьма вытащил. Жили, с хлеба на воду перебивались, — стал вспоминать и сокрушаться он. — Галка зимой в болонье и домашних тапочках на улицу ходила. Я — в рванье. А потом постепенно, постепенно дядя познакомил с нужными людьми. Стал я зарабатывать. А куда денешься? Дубленка нужна? Машина нужна? Дача? Тоже нужна. И когда дачу строил, тоже дядька помогал. Приятели мне подбрасывали деньжат. И сам я — там украл, здесь украл. ОБХСС за жопу взял. Я — к дяде. Вернули все конфискованное, уголовные бумаги порвали, да еще извинились.
Естественно, провозгласили тост за его дядю. Володя поблагодарил, но пожаловался:
— Строг он чрезмерно. Загремел я в вытрезвитель. Кому звонить? Ему, конечно. Мне уж потом ребята рассказали: они за столом гудели, поддавали. И он, уже поддатый, сорвался, набил сумку «Камю» и «Наполеонами», сел за руль и помчался вызволять. Конечно, «Наполеонами» дело не ограничилось, еще пару сотен он выложил. Отпустили. Сели мы с ним в машину, отъехали немного, он во двор сворачивает: «Выходи», — говорит. И как врежет мне по морде. Я с копыт. Поднялся — он еще раз. До крови. И материт: «Чтоб на всю жизнь запомнил и больше дурака не валял, завязывай с питьем…»
Мы допили коньяк. И тут позвонил мой дружок Боря, нужно было ехать за раками — свежими, прямо с самолета из Ростова. Володя возликовал, сел за руль.
Каждому ясно: раки без пива — все равно что оркестр без скрипки. А пиво-то в дефиците (имею в виду не горьковатую с грязной пеной водичку, которой торгуют в павильонах и барах, а бутылочное «Будвар»). Пришлось мотаться по базам. И с кладовщиками выпивать. Володя сообщал все более заплетающимся языком:
— Ребята зовут: съездим к бабам. Жене скажи, что левачить отправился. Привезешь ей потом 15 рублей. А я не хочу. Зачем обманывать?
— Любишь, что ли?
— Люблю. Мы 16 лет вместе. И дочери столько же. Мировецкая растет девчонка. Чуть что не по ее — ногами топать. «Хочу нейлоновую куртку с капюшоном» — и трава не расти. «Джинсы хочу — иначе гулять не пойду. У моей подружки есть джинсы. У моего приятеля тоже есть. У тебя джинсы. И у мамы». А в магазинах нет нигде. Спекули обещали из-за границы привезти. Бешеные деньги. Но отвалю. Зачем нужно, чтобы ребенок нервным рос?